Украинская народная сказка
Где-то было, в некотором царстве, поспорил раз Змей с царем. Поспорил, да и украл с неба солнце, и месяц, и все звезды и спрятал у себя в подземном царстве. Вот горюет царь, что нигде не найдет такого богатыря, чтоб все назад у Змея отвоевал.
А жил в том царстве человек Костын, было у него трое сыновей, и все богатырского склада. Вот раз царь и посылает своих слуг:
- Ступайте,- говорит,- позовите мне младшего Костынина сына. Тот приходит.
- Что,- говорит,- можешь мне отвоевать у Змея солнце и все, что было на небе?
- Нет,- говорит,- не могу, спросите среднего брата.
Позвали и того.
- Нет,- говорит,- и я не могу, может, старший брат сумеет.
Кликнули старшего.
- Я,- говорит,- могу, только нужны нам три коня богатырских; пригоните три табуна, может, и найдутся.
Вот пригнали ему три табуна, и на какого коня ни положит он руку, конь со всех четырех и валится. Глядь - ковыляет на трех ногах да с одним крылом худющая кляча. Положил он на нее руку - только на колени упала.
- Ну,- говорит,- эта будет младшему брату. Гоните еще три табуна.
Пригнали еще три табуна, он всех их повалил наземь и только самую заднюю с двумя ногами да с двумя крыльями отобрал.
- Эта,- говорит,- среднему брату будет. Гоните еще три табуна.
Пригнали еще, он и тех забраковал, выбрал себе самую поганую, одноногую да с четырьмя крыльями. И только он выбрал, а кони у него и просятся:
- Пусти нас, Костынин сын, на три зари в чистом поле свежей травы поесть.
Он пустил, а через три зари поправились кони, вошли в тело, стали хоть куда.
Вот выехали братья на курган и стали из лука стрелять: куда чья стрела упадет, тому туда и ехать. Только стрелы пустили, попрощались, да и двинулись их искать. Ехали-ехали, подъезжают к Змееву дворцу, глядь - а там младшего брата стрелка лежит. Вошли они во дворец, а там всякие пития да яства. Закусили они, отдохнули; черед идти самому младшему на караул, тот отказывается. Костынии сын и говорит:
- Вот вам, братцы, рукавички и плеточка, смотрите, как будет с них мыло падать, пускайте их, а если кровь, то и сами бегите и коня пускайте.
А были это такие рукавички, что сами хватают, сами и рвут, а плеточка сама и сечет, сама и режет.
Сказал, а сам пошел, да и сел под мостком. Вдруг о полночь стучит-громыхает, едет Змей с тремя головами. Въехал на мост, конь споткнулся.
- Ты чего, собачье мясо, спотыкаешься?
- Как же мне не спотыкаться, если под мостом Костынин сын сидит.
- Пускай сначала у мужика пять лет свиней попасет, тогда ворон сюда его кости и занесет.
- Брешешь! Добрый молодец и сам пришел!
Стали они биться, не дал ему Костынин сын и оглянуться, разбил вдребезги, языки повырезал и в карман спрятал. Входит во дворец, видит - братья спят; он разбудил их, посмотрел на рукавички и плеточку - сухие; ничего им не сказал, и поехали они искать стрелу второго брата.
Вот подъехали ко второму дворцу, нашли стрелу среднего брата, да и вошли во дворец, а там пития да кушанья еще лучше. Закусили, отдохнули. Черед среднему в караул идти. Он отказывается.
- Ну, тогда,- говорит Костынин сын, - я пойду. Опять наказывает им, как и тот раз.
- Только,- говорит,- смотрите не проспите! Как будет мыло с рукавичек падать, скорей пускайте и их и коня, а если кровь, то и сами бегите.
Сказал, пошел под мосток да и уселся. И вот в полночь стучит-громыхает, едет Змей с шестью головами, въехал на мост, а конь и споткнулся.
- Стой,- говорит,- собачье мясо, не спотыкайся!
- Как же мне не спотыкаться, если под мостком Костынин сын сидит.
- Пусть хоть и десять лет у мужика свиней пасет, и тогда ворон его костей сюда не занесет.
- Брешешь! Добрый молодец и сам пришел.
И как начали они биться, как начали биться!.. Уже с рукавичек и плеточки мыло так и падает, так и падает, а братья все спят. Кое-как Змея побил, языки поотрезал, спрятал и пошел к ним. Сразу их разбудил.
- Так-то,- говорит,- вы меня стережете?
Ну, погуляли там еще маленько, да и поехали теперь за его стрелкой.
Подъезжают к третьему дворцу, а его стрела как упала, так половину дворца и снесла. Вошли они во дворец, подкрепились.
- Теперь,- говорит,- елико возможно, не спите, и как станет кровь с рукавичек капать, бегите скорей ко мне! - Сказал это и пошел, да и сел под мостком. Вот о полночь стучит-громыхает, едет Змей двенадцатиглавый. Въехал на мост, а конь и споткнулся.
- Стой, - говорит, - собачье мясо, не спотыкайся!
- Как же моте не спотыкаться, если под мостком Костынин сын сидит.
- Пусть хоть пятнадцать лет у мужика свиней пасет, то и тогда ворон его костей сюда не занесет.
- Нет, - говорит, - брешешь! Добрый молодец и сам явился,
И как начали они биться, как начали биться, то мыло с рукавичек падало, а то уже кровь бежит, а конь в стойле бьется, аж двор разваливается. Вот как услышали братья, проснулись, бросили все, а сами на коней и к нему. И как прибежали, рвут рукавички, плеточка сечет, а конь так и ярится. Разбили в пух и прах и этого Змея, сожгли и пепел по ветру пустили, так что от него ничего и не осталось.
Потом пошли в подземное царство, достали там праведное солнце, месяц и звезды, радугу, да и выпустили их, а сами на коней и домой поехали. Только, может, полдороги проехали, а Костынин сын и говорит, что забыл-де свои рукавички и плеточку. "Жаль, говорит, что такое добро да такой погани достанется".
Обернулся он ястребом и назад полетел. А после тех Змеев остались жены и дети. Как прилетел он туда, обернулся котиком и играет себе под окном, а дети увидели и говорят матери:
- Какой,- говорят,- красивый котик, возьмем его.
- Нет, погодите, это, может, наш ворог; дадим ему кусочек хлеба с медком, а другой с нашей отравою: как станет он есть хлеб с отравою, значит, это наш приятель, а как с медом, то враг.- Кинули, а он мигом к кусочку с отравою, покатал, покатал его, да и загреб.
- Это,- говорят, наш дружок - и взяли его.
Вечером слетелись они все и советуются, как бы им Костыниных сыновей погубить. А у наистаршего Змея осталась жена и три дочки.
- Ты, - обращается мать к старшей дочери, - перебеги им дорогу и обернись кроватью: они захотят отдохнуть, и какой из них ляжет, так кровью и зальется, а ты, - учит другую,--обернись по дороге криницей: только они напьются, тотчас и лопнут; а ты, - говорит третьей,- обернись яблоней: только по яблочку съедят, так их и разорвет.
А он все слушает и как выслушал, то к рукавичкам и плеточке, забавляется ими. Увидели они и говорят:
- Бросьте их: это такого-сякого, что нашего отца съел.
Выбросили, а он обернулся опять ястребом, забрал все, а там скоро и братьев нагнал.
Едут и едут, видят - пышная кровать стоит, над ней полог, а рядом травка зеленая. Кинулись братья к ней, а он их опередил и как рубанет по кровати, так она кровью и залилась. Отъехали еще немного, видят - криничка, да такая хорошая, а у них, может, уже сколько дней и росинки во рту не было, вот и кинулись они к ней, а Костынин сын опять опередил их и как рубанет ее, так кровью она и подплыла. Поехали дальше, смотрят - яблоня красуется, яблочки сами так и падают. Он снова опередил братьев, как рубанет ее, она так кровью и залилась.
Как услышала старая Змеиха, что дочки ее пропали, и в погоню за ними: одной губой достает до самого неба, а другою аж под землю, да так и летит за ними. Вот младший брат припал к земле ухом и говорит:
- Ой, братцы, гонится за нами старая Змея, скоро уже догонит и проглотит!
- Постой, может, еще подавится.
И как помчались они, как пустились бежать, нет - вот-вот догонит, так огнем и жжет. А стояла рядом железная кузница, они вскочили в нее и заперлись. Прибежала она.
- Эй,- говорит,- отворите, а не то вместе с кузницей проглочу!
А кузнецы говорят:
- Пролижи дверь, так мы тебе их и жареных подадим.
А сами клещи посильней раскалили. Вот лизнула она, сразу и пролизала и - туда языком, а кузнецы ее за язык да давай тогда в плуг запрягать и овраги распахивать. Допахались до самого моря, а она и спрашивает:
- У тебя был отец?
- Был.
- А косарей нанимал?
- Нанимал.
- А отдыхать им давал?
- Давал.
- Дай же и мне отдохнуть и воды напиться.
Добралась она до моря, пила-пила, пока не лопнула.
Study with Maxim Achkasov
The courses of Russian as a foreign language with Russian4real take place online via Skype. The teacher works with adults individually since he is convinced that each person must receive maximum time for practice and professional attention while learning a foreign language.